Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Туне засовывает руку в задний карман.
– У меня даже моей рации нет. Она, скорее всего, отлетела куда-то, когда я упала.
Эмми таращится на Роберта.
– Может, это мы и слышали? Наверное, она приземлилась на кнопку передачи при падении.
Роберт пожимает плечами, его карие беличьи глаза наполнены печалью.
– Пожалуй, – соглашается он. – Или она разбилась. В результате, наверное, в эфир пошел какой-то сигнал или что-то такое…
Эмми делает шаг вперед и садится так близко перед ногами Туне, что я теряю равновесие и слегка смещаюсь назад.
– Ты не против, если я прощупаю? – спрашивает она.
Туне пытается ответить, явно превозмогая боль:
– Алис уже…
Эмми, глядя на меня, говорит:
– Я закончила курсы по оказанию первой помощи.
Меня охватывает раздражение, но я понимаю состояние Туне и, поборов свою гордость, говорю:
– Действуй.
Щиколотка Туне уже опухла до предела.
Эмми осторожно трогает ее кончиками пальцев, и они погружаются в красную кожу. Затем бросает взгляд на Туне и бормочет «извини», когда та издает тихий стон.
– Ты принимала какое-нибудь обезболивающее? – спрашивает она.
Туне качает головой, и тогда вмешиваюсь я:
– У нее аллергия на болеутоляющие препараты. Это как-то связано с животом.
– Действительно? – спрашивает Эмми Туне.
Та кивает.
– У меня есть с собой немного виски, – говорит Эмми. – Ты можешь сделать несколько глотков. Допотопный способ снятия боли – но помогает.
Как ни странно, Туне криво улыбается, и Эмми оглядывается через плечо на Роберта, который молча направляется в сторону их автомобиля. Эмми же берет бинт из белой коробки и начинает с силой обматывать им лодыжку Туне.
– Я не могу понять, сломана она или вывихнута, – говорит она. – Но тугая повязка удержит все на своих местах. Пока, по крайней мере. – Закрепляет бинт маленькой булавкой, прилагавшейся к нему, и спрашивает: – Как твои дела?
– Я чувствую себя лучше, – отвечает Туне. Она больше не потеет; по-прежнему бледная, но лицо уже начинает розоветь. – Ничего страшного, выживу.
Эмми улыбается ей.
– Замечательно.
Я наблюдаю за общением этой парочки, и мной овладевает странное, не совсем приятное чувство, в котором к беспокойству примешивается нечто похожее на ревность. Прикусываю себе щеку.
Роберт возвращается с маленькой обшарпанной фляжкой Эмми, которую я уже видела накануне вечером. Туне с благодарностью принимает ее и делает несколько больших глотков. Лично я не уверена, что это хорошая идея, но воздерживаюсь от комментариев.
– О’кей, послушайте, – говорит Эмми и, поднимаясь, отряхивает руками грязь с коленей. – Может, нам взять паузу и успокоиться немного? Перекусим малость и обсудим, как нам действовать дальше.
– Верно, – поддерживает ее Роберт.
У меня такое чувство, что мне самой следовало сказать это; будто она украла мою реплику. Ведь это же я – руководитель проекта, а не она. Но Эмми уже пошла за всем необходимым для обеда, а Роберт последовал за ней. Реагировать поздно.
Я смотрю ей вслед, пока она идет к их фургону. Неприятное ощущение все еще не покидает меня.
Не могу вспомнить, слышала ли я сама какие-то звуки в своей рации. Уж в любом случае никаких стонов…
Но если они не слышали ничего, почему побежали назад? Откуда могли узнать о травме Туне?
Я видела кого-то на первом этаже.
Могла ли идти речь о чем-то помимо игры воображения?
Могли это быть Эмми и Роберт?
Но если так, то по какой причине?
* * *
1 декабря 1958 года
Любимая Маргарета!
Счастливого первого адвента[3]! Или, пожалуй, мне следовало написать «второго»? Ведь сейчас, когда ты читаешь мое письмо, этот день, конечно, уже пришел и ушел…
Он был таким приятным, этот день… Казалось, все шло почти как обычно. Я даже чуть ли не ждала, что папа, встав из-за стола утром, пойдет на работу, но этого он, естественно, не сделал. И все равно выглядел довольным – давно я не видела его таким радостным. Мама напекла на завтрак булочек с шафраном. Ты бы очень гордилась мною: я предложила отнести одну из них вечером Биргитте, причем исключительно сама, пусть мама даже совсем не заикалась об этом! Но она сказала, что Биргитта все равно не станет ее есть. Ведь она питается лишь своей холодной курятиной, лепешками и смородиновым соком. Однако мама улыбнулась и погладила меня по щеке, а также похвалила за хорошую идею и добавила, что обычно мы все равно приносим ей мягкое имбирное печенье и что это, конечно, в духе рождественских традиций. Мы пошли туда вместе. И даже Биргитта казалась более радостной, чем обычно. Мы с мамой пели для нее рождественские песни, и она вроде как пыталась подпевать нам…
Однако, ах!.. Я не могу сдержаться. Мне надо рассказать тебе нашу главную новость! (Пожалуй, мама уже сообщила об этом? Хотя нет, вряд ли, она никогда не пишет ни о чем забавном.)
У нас новый священник!
Сейчас ты наверняка спрашиваешь себя, что здесь такого особо интересного. О пьянстве пастора Эйнара известно всем, и вообще странно, как он смог продержаться у нас так долго. Мама сердится на меня, когда я говорю об этом, но он становился все хуже и хуже в последние годы. Лена рассказывала мне, что ее папа видел, как пастор Эйнар лежал и спал на дороге несколько недель назад, и без брюк! Наверное, нет ничего плохого в том, когда ты говоришь все как есть?
Ну, вот. Самое интересное здесь не то, что у нас новый священник, а то, что никто не знал о его прибытии! Здесь, в городе, обычно известно все, обо всём и всем (на днях Альберт из аптеки спросил меня относительно твоей новой квартиры!), но это было как снег на голову. Мама рассказала мне о нем, поскольку повстречалась с ним на этой неделе, однако я думала, что новый парень, о котором она говорила, кто-то вроде служки, а никак не священник. Все перешептывались, когда мы вошли в церковь. В прошлое воскресенье проповедь читал Эйнар, и его бормотание едва было слышно, но когда мы пришли на службу, посвященную началу адвента, он молча сидел в первом ряду, а за кафедрой стоял пастор Матиас.
Он ужасно стильный… Ах, извини, Маргарета, наверное, нельзя говорить так о священнике? Но это правда! Он выглядит как кинозвезда, с его густыми белокурыми волосами и светлыми глазами. Они серые, как туман, с длинными темными ресницами, как у девочки. Он не особенно высокий – мама, пожалуй, даже чуть выше, чем он, но я ведь тоже не отличаюсь большим ростом, так что для меня это нормально.
